Протоиерей Николай Кудрин
Покровский храм посёлка Луганское: войне вопреки
Посёлок Луганское — это около двух тысяч человек, живущих практически на линии фронта, 75% уцелевших домовладений, какая-никакая инфраструктура и старинный храм. «Сто двадцать штук как бабахнут — забудешь, как тебя зовут! Это очень страшно. Служишь в храме, половина богослужения прошла — и началось. Над головой свистит, окна трещат, стекло звенит. И думаешь: что делать? То ли убегать, то ли дальше служить…» — свидетельствует его настоятель.
Прошлое: истории и легенды
Говорят, об истории Покровского храма сведений и документов мало. Поэтому приходится основываться на воспоминаниях прихожан и их родственников. Сохранились две легенды о создателе храма, Иване Бурдуне (Левченко).
Жители Луганского рассказывают о создании храма следующее. Организовал строительство купец по фамилии Бурдун. Началось оно во второй половине ХІХ века, окончено в 1898 году. В то время в селе уже был храм — Николаевский, построенный в 1811 году.
Возле Покровской церкви сохранилось каменное надгробие с высеченной надписью. Из неё ясно, что Бурдун — это «уличная» фамилия, какие были у многих луганчан и лозовчан в то время. После обнаружения родственников основателя храма, Галины Назаровны Чабановой и её сестры, проживающих в посёлке Луганское, установлена точная фамилия Бурдуна — Левченко. Это подтвердило подлинность могилы.
Текст надписи следующего содержания: «Иван Евтихиевич Левченко. Он много пожертвовал деньгами и вещами на построение и украшение святого Покровского храма в селе Луганском и много потрудился для этого храма, да воздаст ему Господь сторицею за его любовь к дому Божьему».
Его родственники в пятом поколении фамилии предка не знали, только имя и то, что он был сильным человеком, крепкого телосложения, мог поднимать большие тяжести, которые обыкновенному мужчине были не под силу. Вспоминали о нём как о хорошем и умном хозяине.
Человек он был набожный. Ещё до решения строить храм ему дважды снился сон о том, что нужно идти на Камплычку (местность за посёлком Луганское, в сторону Дебальцево) и искать золото. В настоящее время это место известное: там родник с вкуснейшей водой.
Иван не придал снам никакого значения, но после третьего, такого же содержания, всё-таки дошёл до Камплычки, нашёл место, где должен был находиться клад, и начал копать. Через какое-то время нашёл глиняный горшок с золотом. Находка помогла ему принять окончательное решение о строительстве храма.
Существует другой рассказ, связанный с именем Бурдуна и строительством Покровского храма. По этой версии Иван был старостой Николаевского храма. В силу семейных обстоятельств ему приходилось чумаковать. Возвращаясь домой, чумаки остановились отдохнуть. Рядом расположились казаки. Познакомились, поговорили о торговле и других делах. Бурдун проговорился собеседникам, что у него есть большая мечта: построить храм.
Один пожилой казак, самый старший из всех, спросил Бурдуна, откуда он. Тот ответил, что из Пятнародской волости Бахмутского уезда. Казак сказал, что хорошо знает те места, и предложил Ивану больше не чумаковать, после чего сообщил о тайне спрятанного золотого клада, что находится в Камплычском роднике. Старик поведал, что в молодости был разбойником, участвовал в грабежах обозов. Один клад с золотом спрятали на родине Бурдуна — под плахой, на роднике. Денег хватит для того, чтобы построить храм.
По возвращении домой Бурдун выполнил совет старого казака: собрал людей, они очистили родник. Нашли и плаху. Ночью Иван взял троих родственников с ломами, они пошли на Камплычку. Пришли к роднику. Мужчины подняли тяжеленную плаху, и Бурдун увидел горшок с золотом.
Прихожанка Луганского Покровского храма Галина Сергеевна Цымбал, которая в настоящее время жива, хорошо помнит, что видела этот горшок, он хранился в церкви. Основателю храма посвящена роспись с изображением семьи Бурдуна на стене церкви с левой стороны.
Настоящее: война и жизнь
О сегодняшней жизни Покровского храма рассказывает его настоятель, протоиерей Николай Кудрин.
— Я в этом храме уже третий год. Когда началась война и предыдущий настоятель уехал, владыка Митрофан благословил меня принять этот приход.
Живой приход
Приход у нас живой! Люди приходят. До войны на обычной воскресной службе было минимум 70 человек. А так обычно по 120 верующих на службе, 40-50 — на исповеди. Когда стали сильно бомбить и у нас начался второй отъезд людей, на службах бывать стало меньше. Тогда уезжали семьями, многие — навсегда в Белоруссию и Россию. 15-17 семей из числа наших постоянных прихожан тоже уехали. Но и сейчас людей немало: к нам идут и местные жители, и приезжают из Светлодарска.
У нас два хора, один — профессиональный. Поют архиерейскую службу. Их одиннадцать человек. Второй хор — нижний клирос, там восемь певчих. Ещё служат два пономаря, две свечницы, две просфорницы.
Раньше никогда не было дежурных в храме. Я установил так, что до часа дня, где бы я ни был, храм всегда открыт, там есть дежурная. Они всегда ведут учёт того, куда и когда мне ехать, на какие требы. Хотя мне можно звонить и лично: табличка с номером телефона есть и на церковной ограде, и в притворе, так что меня искать не надо.
С весны, как только сходит снег, люди работают при храме — до 18 человек. Для такого прихода, как наш, это немало. Они постоянно выполняют очень большой объём работы! И когда приезжаешь на приход, чувствуешь свою нужность там.
Конечно, поначалу приходилось организовывать людей, хотя никаких особых притирок не было: я знал основную часть прихожан поимённо, потому что пятнадцать лет назад служил в Новолуганке, это в четырёх километрах отсюда. Наши с отцом Николаем храмы разделяло водохранилище, мы могли в лодках друг к другу плавать.
Храм у нас старинный, а вот приход достаточно молодой. Нет такого, что одни бабушки на службе. К нам приходят руководители предприятий, много преподавателей и воспитателей, молодёжь. Средний возраст прихожан — до 40 лет. Причём они читают! У нас хорошая библиотека при храме, полторы-две тысячи книг. Я смотрю по карточкам, как берут книги, и вижу: читают активно! Люди действительно интересуются православием. Когда я еду покупать что-то новое, они заказывают литературу.
Прихожане у нас активные. Как-то говорят: нужно крестным ходом пройти! Я отвечаю: какой крестный ход, если от нас в километре стоит блокпост и снаряды летают?! Если мы видим, как они над нашим храмом и над головами проносятся? Нас с пригорков как на ладони видать — так что нет, пока не разрешил им рисковать.
Я люблю трудиться, что-то делать. Очень хочется, чтобы этот храм процветал. И пусть война уже два года, за которые много всего довелось повидать… У нас ведь ни одной службы не было, чтобы не стреляли, особенно на двунадесятые праздники. Стрелковое оружие вообще не в счёт. Два года под бомбёжками, чувство страха уже притупилось. Едешь — и уже просто перекрестился, махнул рукой: что будет, то и будет. Устаёшь бояться!
А поначалу, конечно, было страшно, когда из «градов» били. Помню, зимой 2014, когда начался обстрел, зарывались в снег и лежали, а вокруг всё разлеталось… Но мы не жалуемся: есть и похуже у людей, я ездил, знаю. У нас, слава Богу, крыша над головой есть. Так что в следующем году думаю заняться храмом: купол нужно восстановить, работы полно.
Святынь у нас немного. Из особо почитаемых у нас есть икона с Афона и образ Богородицы «Призри на смирение». А все остальные иконы у нас обычные, многие повторяются. Видимо, после революции, когда храмы закрывали, здесь их мало осталось, и потом пришлось собирать повсюду.
Мы сотрудничаем с местной прессой. Корреспондент светлодарской газеты — наша прихожанка. Мы договорились, что она к каждому празднику будет писать статьи на православные темы. Это хорошо в просветительском плане: в Светлодарске живёт десять тысяч человек, тираж газеты — полторы-две тысячи экземпляров. Это очень большая помощь!
Дети приходят в храм вопреки войне
В воскресной школе у нас две группы: в первой дети возраста второго-третьего класса, во второй — старше, до 16 лет. Всего сорок семь человек. В этом году детей поменьше, потому что некоторые семьи выехали из-за войны. С учениками работают два преподавателя, оба — с педагогическим образованием. Я, конечно, бываю в школе, провожу беседы, но основную работу ведут они. У нас обычно готовится много различных мероприятий — спектаклей, концертов.
В этом году у меня в воскресной школе стало на пятнадцать детей меньше. Родители вывезли, кого куда. Кто к родственникам отправил, кто сам решился уехать, чтобы не подвергать их опасности.
Ещё мы окормляем четыре детских сада и две общеобразовательные школы. Детей сейчас стало гораздо меньше — опять же, из-за войны. Я застал тот период, до событий в Дебальцево, когда детские учреждения были полными. Сейчас в садиках из восьми групп в каждом осталось всего две… Тридцати групп не стало! Идёшь по посёлку, и не по себе: он пустой. Два садика пострадали: окна выбиты, плиты упали. Дети живы (обстрелы велись по ночам). Я во всех садах был, освящал их, некоторые заведующие — наши прихожане.
Дети приходят в храм вопреки войне. Я общаюсь с их родителями, бабушками, спрашиваю: а дети ваши где? Берите с собой в храм деток! Не надо оставлять их дома, потому что выходной и можно поспать. Пусть придут в храм, побудут здесь. Качели у нас уже есть, теперь хочу детскую площадку сделать, чтобы дети, когда устанут стоять на службе, могли выйти, отдохнуть. Я и воскресной школе так назначаю, чтобы не на всю литургию приходили, хотя есть у нас дети, которые выстаивают богослужение полностью. Но я думаю, не нужно от маленьких много требовать — слава Богу, что вообще ходят.
Артобстрелы и семьсот кустов роз
Наш храм пострадал от военных действий. Четыре окна больших, по пять метров высотой (храм у нас высокий, 38 метров по кресту) были выбиты, когда снаряды здесь летали. Один упал в метре от храма. Стены побиты пулемётными очередями. Ещё крыша пономарки была сильно разрушена, купол разбит (до сих пор дыры остались), сорвало часть кровли, но мы всё уже подремонтировали.
Посадили семьсот кустов роз, поставили новые ворота и восемь входных дверей, помимо главных (они у нас тоже гигантские, три на пять метров). Окна поставили новые. Сделали отопление. Установили скамейки, качели для детворы. Ещё здесь стояли некрасивые бетонные столбы — мы их убрали, поставили красивые кованые, и ограду выковали нам красивую.
На улице вместо колоколов висели баллоны — убрали их, сейчас у нас новые колокола. Отштукатурили наш громадный забор вокруг храма — он метр в ширину, можно на велосипеде ездить. Мы положили на него полторы тысячи квадратных метров штукатурки в этом году! 90 тонн песка, 40 тонн цемента. Весной, как только снег растаял, начали, и вот только перед престольным праздником закончили: всё старое отбивали, делали капитально.
Храм тоже крайне нуждается в реставрации. У меня на 2013 год специалистами составлена смета по ремонту храма (только храма, не считая территории вокруг) на 2,7 миллионов гривен. Для реставрации купольной части одна только установка лесов обойдётся в 160 тысяч гривен. А замена самого купола, деревянного, которому 130 лет уже — в 700 тысяч.
Несмотря на финансовые трудности и неподъёмность полноценной реставрации, мы постоянно занимаемся ремонтом и благоустройством храма. За два года войны мы сделали много: котельную построили новую, громадный навес под дрова, дорожки, клумбы разбили. Восстановили пономарку, отремонтировали библиотеку и просфорню. Колокольню и лестницу к ней переделали. Те, кто заходит сейчас на церковный двор, не узнают его. Окна все заменили, только вот со стороны Калинино пока не ставлю пластиковые: оттуда постоянно ведутся обстрелы, боюсь, как бы снова не повылетали…
У меня есть перечень работ, и мы уже выполнили 86 пунктов. А наши объёмы вы теперь представляете. Например, чтобы выровнять двор, нужно было 40 камазов чернозёма, потому что храм как был построен 130 лет назад, так с тех пор ямы и бугры остались.
И это всё ведь во время войны! У нас рядом Калинино, так вот когда его бомбят — я вижу, как столбы земли поднимаются вокруг храма… Мы работали, даже когда были обстрелы. Забегали, прятались, когда было особенно «горячо», а когда всё стихало — снова выходили и продолжали восстанавливать храм.
Такого спонсора, который бы приехал и предложил свою помощь, у меня нет. Средства искали своими силами. Я ездил, искал, договаривался. Наибольшую часть работы мы смогли осуществить с помощью Углегорской ТЭС. Мы подружились с Сергеем Васильевичем Панковым, главным инженером. Он много помогал нам, хорошо относится, как и директор станции.
Ещё у меня замечательный помощник — наш староста Андрей. Такие люди встречаются редко. Его никогда не нужно уговаривать, он всегда помогает, бросает все свои дела и приезжает в храм. Он не любит, когда я его хвалю, но не могу не сказать о нём! Был период, когда я месяц не мог попасть в наш храм: были сильные обстрелы, по трассе проехать было невозможно. Он с ребятами дежурил там, когда в Луганке и Калинино дома через один были разбиты. Храм тоже обстреливали, вокруг него очень много разрушений, но Андрей и его помощники даже ночами приходили на дежурства. Эти люди проявили настоящее мужество! Я благодарен предыдущему настоятелю храма, отцу Николаю, за то, что он сумел воспитать таких прихожан.
Когда напротив дома блокпост
А вообще — многому мешает война. Я своему другу, священнику, говорил при встрече: ну ладно, когда месяц-два гремит, но когда два года нескончаемая канонада — ну как тут быть? Стоишь во дворе, только машина приехала разгружаться — как засвистело над головами, все упали, лежат. И это же не где-то там, всё рядом! Я стою — и из двора вижу, как в два столба земля поднимается. Сто двадцать штук как бабахнут — забудешь, как тебя зовут! Это очень страшно. Служишь в храме, половина богослужения прошла — и началось. Над головой свистит, окна трещат, стекло звенит. И думаешь: что делать? То ли убегать, то ли дальше служить…
Психологически очень тяжело. У меня сын пономарит, и бывало, что он одну из десяти служб пропускал, потому что после обстрелов по три дня спать не мог. Это такое нервное потрясение, когда не знаешь, в какой угол забиться! У нас в пономарке когда пробило двери, и дыры были с кулак — чудо, что он там не стоял, убило бы. И как после этого спать?
Я поначалу боялся. А когда насмотрелся этого всего… Езжу через блокпосты — и знаете, не боюсь этих людей. Всякое бывало. Как-то приезжали из одного батальона, угрожали пулемётом: хотели, чтобы я снял трафарет «Украинская Православная Церковь Московского Патриархата». Я говорю: «Ты пришёл с пулемётом на безоружного — ну какой ты солдат? Брат, ты что-то перепутал! Никогда такого не было! Воин, когда перебивал меч противнику, не убивал его, так как тот считался безоружным. А вас приехало девять человек на одного — так же нельзя!» Ну, побеседовал с ними. Я не боюсь таких. Мне довелось повидать всякого в жизни. Я в армии служил в 1979 году в Афганистане и видел, как люди умирают, поэтому такие ребята меня не испугают.
Как-то остановили на блокпосту: «Какого вы патриархата? Давайте, разворачивайтесь!» Отвечаю: «Я Конституцию не нарушил. Вот когда выйдет закон, что мне нельзя по дорогам ездить, тогда и будешь мне говорить, куда ехать!» Сейчас уже меньше такого, конечно.
У нас в посёлке, когда стали из стрелкового стрелять, люди успокоились даже. Говорят: «Слава Богу, не бомбят!» А то ведь раньше как было? Как только темнеет, начинается канонада. По четыре-пять часов, почти до утра. А людям каково? Они плаксивые стали. Пришли на службу, только где-то бахнуло — у них слёзы текут. Это уже признак нервного расстройства! Некоторые не могут до сих пор спать в домах, прячутся в подвалы. Говорят: «Опускаюсь туда, там кушетка — и сразу засыпаю. А дома спать не могу. Только стрельнет-бахнет — всё, до утра не засыпаю». Ни снотворное не помогает, ничего. У меня есть несколько таких прихожан: и лечились, и пили таблетки — результата нет. Стараюсь с ними больше общаться. Когда поговоришь, они успокаиваются. Навещаю их, дома бываю. Один раз приехал — думал, уже не вернусь оттуда. Понял, что это такое, когда напротив дома блокпост и в трёхстах метрах окопы.
Некоторые попытались выехать, пожили по три месяца за Изюмом. Говорят, тоже тяжело: по три семьи в одной комнате, невозможно. Вот и вернулись. В Калинино вообще половины посёлка нет: дома уничтожены, и никто их восстанавливать не будет. Туда уже и не возвращаются.
Бывает, полдня не стреляют — так и забудешь, что война. А потом как начнётся опять — и думаешь: ну сколько можно воевать? Хватит уже!
Я мечтаю в следующем году сделать в три раза больше, чем в этом. И после окончания всех работ устроить большой праздник. Хочется, чтобы скорее все военные действия закончились, и можно было бы работать в полную силу.
Записала Екатерина Щербакова
