Священник Димитрий Паламарчук

Помогите, мой ребёнок — неформал!

Хиппи и битники, панки и металлисты, готы и эмо, косплееры и хипстеры — это всё о них, о субкультурах. Никогда не знаешь, какая из них может увлечь ребёнка. Какая радость, если он ходит в храм, регулярно причащается, читает хорошую литературу! Но бывает, что внезапно в голове сына или дочери срабатывает что-то неведомое — и вот уже волосы выкрашены в необычный цвет, в ушах болтаются серьги, а на новый год чадо просит подарить деньги — «на татушку». Родители в шоке, бабушки пьют корвалол, сплетницы у подъезда судачат. Что делать? К кому бежать? Священник Димитрий Паламарчук, настоятель храма иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радость» Доброполья, просит успокоиться и не торопиться. Скорее всего, всё не так страшно.

 

Другая молодёжь

— Для молодёжи нормально причислять себя к субкультурам, которые не понимают их родители. Дело в том, что человек в 16, 20 и даже 30 лет ищет себя, его волнует вопрос: кто же я? Кем я хочу быть — не по профессии, а в целом? Мы ведь можем реализовываться не только в каком-то одном направлении.

Сейчас молодёжь делает то, чего до неё никто не делал. Я был на конференции глав и сотрудников молодёжных организаций, которая проходила в пос. Лазурном Херсонской области. Два молодых человека презентовали свой проект. На базе молодёжки при Ионинском монастыре Киева они, два Михаила, создали туристическую группу для православной молодёжи. Назвали Mish-Mish Travel. Их цель — собирать верующих молодых людей, которые хотели бы между собой познакомиться, и организовывать поездки в разные страны. Мне запомнилось, как они презентовали поездку в Грузию. Ребята ехали не просто погулять, но и посетить святыни. Они брали с собой священника, то есть совмещали приятное с полезным. Кто у нас до такого додумывался? — никто. Это их идея, которая объединяет не только киевскую молодёжь, но юношей и девушек со всей Украины.

В наше время молодые люди смотрят на жизнь гораздо шире, чем взрослые. Они готовы создавать что-то принципиально новое, относиться к работе не как к пожизненной повинности. Помните, как раньше было принято? — пришёл куда-то работать после института, и оттуда же ушёл на пенсию. Теперь к тридцати годам люди могут пробовать разное, чтобы лучше узнать себя, понять, кем они могу быть. Юноша или девушка могут быть заправщиком, менеджером, рокером — и рисовать к тому же. Один мой знакомый — флейтист. Ему около тридцати, на флейте он начал учиться играть в двадцать четыре года. Пошёл в музыкальную школу, не стеснялся, не заботился о том, что кто-то подумает, будто в таком возрасте начинать поздно. Ему захотелось этому научиться — он научился.

Старшему поколению не надо бояться, если молодёжь что-то пробует. Совсем не обязательно незнакомое или непонятное — это что-то плохое.

 

Главное правило родителей неформала

— Субкультуры помогают подросткам в сложное время самоидентификации хоть как-то себя определить, обозначить. Например: я металлист/ рокер/ хип-хопер. Я могу быть слушателем, а могу попробовать быть творцом той или иной музыки, то есть я меломан либо музыкант. Далее я выбираю, что именно слушать, какие проблемы поднимает та или иная группа. Соответственно всему этому я выгляжу. За длинными волосами или серьгами часто стоит немалый труд познания себя. Второй аспект: молодой человек причисляет себя к той или иной группе людей — и ему уже легче, потому что он находит в их среде единомышленников. Как быть, если родители не понимают этого, их пугает необычный внешний вид?

— Есть такая проблема: родители начинают упрекать своих детей тогда, когда забывают, что тоже были молодыми. Например, они в 1980-х слушали Led Zeppelin, и их родители, нынешние бабушки и дедушки, не понимали, как такое можно слушать. Даже родители музыкантов, которые создавали рок- или металл-музыку, не исключение. Помню, один из музыкантов группы Metallica рассказывал, как принёс отцу послушать один из альбомов своей группы. Тот слушал, потом выключил и спрашивает: «Ты этим деньги зарабатываешь?» — «Ну да». — «И что, эту ерунду кто-то слушает?»

Родители забывают, что сами были молодыми. Забывают, что для них было нормальным в дни их молодости. Слушать тех же Led Zeppelin или Deep Purple или хипповать, например, для них было нормально. Забывают, что для их родителей это тоже был шок. Они искали себя, пытались найти ответы на те же вопросы, которые сейчас волнуют их детей, но потом повзрослели и делают вид, что всего этого не было. Носят маску «я всегда был таким».

На самом деле они имеют в виду вот что: «Ребёнка в том или ином вопросе я поддерживать не буду, потому что мне страшно признаться, что я сам был таким, что я увлекался теми же направлениями, только они назывались иначе. Я слушал Nirvan’у, это было круто и верх совершенства, а сейчас множество групп, которые я вообще не знаю». Хотя часть этих групп выросла на Nirvan’е — но это так, в скобках. Непонимание и страхи родителей из-за дредов или порванных джинсов появляются тогда, когда они забывают, что были юными, носили клёш, отращивали волосы, и так далее. А неплохо было бы вспомнить.

 

С проборчиком, но без Христа

— Вы согласны, что те, кто считает, что не поддался на искушения неформальной культуры, не всегда должны этим бравировать? Ведь невелика ценность быть правильным, если тебе ничего не интересно: ни музыка, ни кино, ни книги. Есть немало тех, кто просто плывёт себе по течению: выучился, ходит на работу и прекрасно живёт без музыки или книг — ему достаточно телевизора. Оно бы и пусть, но если у такого родителя рождается ребёнок, которому интересна современная культура, необычные хобби, он будет для него ненормальным и неправильным. Тем более ненормальным кажется православным родителям дитя, увлёкшееся необычным молодёжным движением. Начинается прессинг, итог которого — разрыв отношений.

— Да, конечно. Здесь возникает очень интересный вопрос: когда мы приходим в Церковь, Господь ждёт от нас, что мы станем личностями. Борьба со страстями нужна для того, чтобы мы стали собой. Когда человек, придя в храм, видит личность — в то время когда он сам ещё личностью не стал или даже не пытался, — он поступает очень интересно: меняет облик. Надевает правильную одежду, стрижётся, причёску на проборчик носит. Но в своей душе он ничего не поменял, потому что Христа так и не увидел. Христос для него — некто совершенно непонятный.

Один батюшка рассказывал: пришла к нему женщина. Говорит: «Я верю, что кто-то там вверху есть, он всё знает, и он — бог». Священник отвечает: «Думаю, я знаю вашего бога: у меня на десятом этаже есть баба Клава, она живёт выше всех и всё про всех знает». Человек может в голове нарисовать такого бога, который с Богом не имеет ничего общего. Это страшное существо он придумал себе сам — и боится его. В Церкви, человек призван стать личностью, научиться быть собой. Помните, в древней Греции на портике кто-то написал «познай себя», а святой Амвросий Оптинский добавил: «и хватит с тебя»?

Есть замечательные слова Клайва С. Льюиса о том, что, если бы не было мытарства по ложным богам, не было бы познания истинного Бога. Святые отцы говорят о том же: если бы у нас не было свободной воли и выбора, то какой смысл от нашей праведности? Мы были бы праведными, потому что другого не знали. Господь мог так сделать? — мог. Но Он даровал нам свободную волю, мы постоянно находимся перед выбором.

У наших детей тоже есть право выбора. Очень важно не забыть об этом.

 

История неформала, который стал священником

Часть первая, музыкальная

— Что бы вы сказали православным родителям, которые сталкиваются с ситуацией, когда их дитя, которого они причащали каждое воскресенье, с семи лет повели исповедоваться, начинает слушать какую-то непонятную музыку, общаться со странными (не говорю плохими) людьми, необычно одевается? Правы ли они, когда начинают бить тревогу: «Всё пропало, ребёнок в лапах сатаны»?

— Приведу пример из личной жизни. Я ходил в храм. Исповедовался, причащался на протяжении долгого времени, но осознанно захотел это сделать в десять лет. Мама собиралась на службу, я спросил: «Мама, ты куда?» — «В храм». — «Я пойду с тобой». Пошёл, и мне там понравилось. В девять с половиной ходить туда было для меня каторгой. Самое страшное воспоминание: зима, в храме душно, все стоят в тёплой одежде, а передо мной — бабушка, у которой были козы (понял это по запаху). Я думал только об одном: или я здесь умру, или это закончится, и мы пойдём домой. Слава Богу, не умер, даже в обморок не упал. Но плохо было — и это мягко сказано.

И вот в десять я стал осознанно ходить в храм, пошёл в воскресную школу. Лет в тринадцать меня батюшка пригласил пономарить, я согласился, хотя ничего не понимал. Он мне говорил, что делать — я делал. Буквально через год-два после того, как пошёл в алтарь пономарём, меня познакомили с новой музыкой. До того я слушал Цоя, Талькова — то, что знали родители, а в 2007 году открыл для себя группу Limp Bizkit. Я и раньше о ней слышал, но как-то не интересовался. Первая же песня Behind Blue Eyes меня зацепила. А потом понеслось.

У друга появился компьютер, мы начали играть в Need for Speed, после чего стали слушать такие группы, как Static-X, Disturbed. Мне было очень интересно, я стал искать людей, которые слушают такую музыку, чтобы взять её послушать. Всё это очень быстро развивалось. Потом мне стало интересно, есть ли у нас группы, которые играют такое? Познакомился с Amatory, Stigmata. Я понял, что и в странах СНГ есть такая музыка. Мы стали собираться с друзьями, слушать, пытаться играть на музыкальных инструментах. Слава Богу, у нас ничего не получилось, потому что никто не думал, что именно и как мы будем играть — гораздо больше всех заботило, как назвать нашу группу и где мы предположительно будем выступать. Им говоришь: ребята, какая группа, стоп! Вы о чём вообще? Давайте начнём учиться играть! — но нет, никто не слушал.

Тогда меня потянуло на тяжёлую музыку — норвежцев, финнов. Я начал носить берцы и косуху, у меня появился рюкзак сначала с волком, потом с Corn — группой, которую я открыл для себя в начале нулевых и к которой вернулся после выхода порвавшего меня дабстеповского альбома. Мама, глядя на это, забила тревогу: с сыном что-то непонятное, ещё и косуху домой притащил. Но потом она повела себя неожиданно. Делаем мы что-то дома — компот на зиму закрываем или ещё что, она говорит: «Поставь что-нибудь из своего, я послушаю!» По её виду нельзя было сказать, что ей нравилось, но она слушала. О чём-то говорила: «Это бред какой-то, ты что!» или «Поставь другое, я это не могу слушать!» Но она слушала то, что мне нравилось. Для меня очень ценно то, что она постаралась понять, ей не было безразлично, что в моём маленьком мозгу тогда происходило. Она ничего не запрещала.

 

Часть вторая, про серьги и не только

Одно время я прокалывал уши другим, но потом мне исполнилось 18 лет. Я понял, что уже совершеннолетний, и могу пробить себе ухо. Ура! Началось самое интересное. Сначала я проколол себе одно ухо, потом второе, после — бровь. Родителям об этом сказать нельзя — расстроятся! Они же думают, что я пай-мальчик, в храм хожу, батюшке помогаю. Священнику я тоже не мог сказать, неловко. Что делать? Выход один: иду в храм — серьги снимаю, ухожу — надеваю, прихожу домой — снова снимаю. Через некоторое время у меня появилось две татуировки — я в один день их себе набил, причём так, чтобы родители не узнали. Я мог надеть футболку, и ничего не было видно.

Как-то вечером я сидел, пил чай на кухне. Сам с собой рассуждал: я — православный, в храм хожу, исповедуюсь, причащаюсь. И вдруг: стоп! Я? Православный? В храм хожу? А зачем я туда хожу? Чтобы батюшку не обижать и чтобы мама не ругалась? Мне стало страшно. Я ведь всё знал: зачем ходить в храм, что там происходит. Пришло осознание: то, что я делал, нехорошо. Тут же начались оправдания: вот, у меня друзья такие же, и что? У них вон вообще тоннели в ушах и все руки забиты татуировками. Я же не такой! Потом думаю: так ты хуже! Они не знают, как правильно, а ты знаешь и делаешь. Мне стало так страшно! Думаю: с друзей спрос не такой будет, как с меня.

 

Часть третья, покаянная

На ближайшей службе — к священнику: «Батюшка, всё пропало!» Потом в Святогорск к духовнику поехал — снова: «Всё пропало!» На что он мне отвечает: «Ну и что?» Я такой: стоп. Как это — ну и что? «Вы меня не поняли, — говорю. — У меня татуировки, уши проколоты, я слушал то и это». Он снова: «Ничего страшного!» Я: «Как ничего страшного?» — и в третий раз ему всё рассказываю. Он опять: «Ну, ничего. С кем не бывает!» «Нет мне прощенья!» — говорю. «Хорошо, смотри. Ты когда к Причастию готовился, просто читал молитвы — или пытался молиться?» — «Молился», — отвечаю. «А утренние, вечерние?» — «Ну, старался». — «Ага, хорошо. А посты соблюдал?» — «Ну да, музыки старался меньше слушать, в еде как полагается». — «Хорошо. А скажи мне теперь, татуировки тебе поститься мешают?» — «Нет». — «А в храм ходить, исповедоваться мешают?» — «Нет». — «Так чего ты переживаешь так сильно? Если у тебя будет возможность, ты их сведёшь. Да, это не очень хорошо, но это уже есть. Если сможешь — сведёшь, нет — ты уже другого человека не осудишь за подобное. Езжай к своему священнику, исповедуйся».

 

Эпилог и хэппи-энд

Я поехал. Пришёл к настоятелю. Он меня не ругал. Говорит: «Знаешь, я всё это знал». — «Как это?» — «Ну, как: ты изменился, стал другим человеком, приходишь в храм в кедах, переобуваешься и на службу идёшь в туфлях». — «А почему вы мне ничего не сказали?» — спрашиваю. «Ну, хорошо, представляешь: ты пришёл, я на тебя набросился — мол, как ты мог, уши проколол, и так далее. Как бы ты отреагировал?» — «Думаю, обиделся бы и в храм больше не пришёл». Он говорит: «Вот именно. Когда нет осознания, что бы я ни говорил, всё вызывало бы внутренний протест». Это было очень мудро. Мудрость мамы и духовных наставников привела к тому, что я стал священником. Я очень благодарен окружавшим меня людям за то, что они старались меня понять.

 

Без ярлыков

Думаю, священнику, который будет сталкиваться с прихожанами, которые приходят в храм и не знают, через какое плечо свечку передавать, нужно не на внешнюю сторону смотреть — в чём они пришли в храм, — а на то, что они пришли. Пусть в майке, рваных джинсах, но что-то этого человека сюда привело. Может, его Богородица десять лет сюда вела, а я его сейчас выгоню? В храме мы должны избавиться от шаблонного мышления, перестать делить людей на православных и не православных, на наших и не наших.

Один мой друг как-то зашёл в шортах и майке в храм, к тому же у него были тоннели в ушах, необычная стрижка. 2006 год, Санкт-Петербург. Его бабушки буквально выгнали оттуда. Он говорит: я вышел и понимаю, что этот храм такой же родной мне, как и тем бабушкам, которые меня прогнали. Через время ему друг предложил поехать в монастырь на Валааме, они там прожили год, он вернулся совершенно другим человеком. Мы иногда выгоняем из храма людей, вешая на них какие-то ярлыки, а ведь это могут быть будущие монахи или священники. Так что просьба к родителям, священникам, прихожанам: будьте мудры и снисходительны.

 

Если очень хочется — попробуйте

— Если у человека есть желание выражать себя через внешнее: сделать татуировку, проколоть ухо или сделать пирсинг, покрасить волосы как-то необычно — это искушение, с которым нужно бороться? Или всё-таки можно попробовать? Вообще, имеет ли смысл пытаться выразить себя через внешнее?

— Думаю, бровь проколоть можно, а вот насчёт татуировки нужно подумать. Спешить не надо. Стоит себя проверить. Лучший способ проверки — это подождать.

Многим студентам во время войны в Сербии хотелось ехать помогать сербам. Отец Иоасаф, который ведёт киевскую молодёжку, рассказывал, что он тоже хотел поехать. Пришёл к своему духовнику за благословением. Он говорит: хорошо, я тебя благословлю, только приходи через месяц. «Как вы думаете, пришёл я через месяц? — спросил он нас. — Нет, не пришёл: сессия началась!»

Если очень хочется — ну, проколите бровь, поживите с этим, посмотрите, что это вам даст. Обратите внимание, как люди относятся к тем, у кого бровь пробита в 18 лет, и к тем, у кого после тридцати. Интересную вещь слышал от тату-мастера: хотите татуировку — бейте после сорока. Почему так? — потому что вдруг до сорока лет вы захотите стать крупным начальником, а у вас рука до пальцев забита. Нормальный тату-мастер, к которому придёт семнадцатилетний ребёнок и попросит набить дракона на всё тело, постарается по возможности его отговорить и предложит для начала маленькую тату где-нибудь, где не видно. Через время — пожалуйста, приходи. Почему у нас молодёжь забивается так много? — потому что появляется зависимость: одной мало, нужно ещё.

— Я думаю, зависимость происходит потому, что они пытаются выразить себя через внешнее, но человек слишком широк, чтобы это можно было сделать одной татуировкой. Он меняется, он больше, чем эти знаки.

— Да! Они хотят выразить себя. А мы уже говорили, что самовыразиться — это значит научиться быть собой. Понять: я личность, я могу делать то и это. Но дело в том, что под желанием самовыразиться часто таится желание быть похожим на кого-то. Человек говорит, что хочет выразить себя, свой внутренний мир, но вместо этого надевает чужую личину. Всё укладывается в желание «хочу быть похожим на группу вот этих людей». В итоге что получается? В храме один, с родителями другой, на работе третий. А настоящий-то где?

 

Не нужно бояться ошибаться

Если очень-очень хочется поэкспериментировать — попробуйте. Мы не должны бояться ошибаться. Конечно, это не значит, что мы должны осознанно делать что-то плохое, однако нужно понимать: каждый может ошибиться, сделать неправильный выбор. Главное — надо принять это, признать ошибку: «Господи, я ошибся, прости меня, я был неправ». Это очень важно. Замечу: одно дело — признаться так, и другое — когда мы говорим: «Ай-яй-яй, как я мог такое сделать?» — то есть я не верю, что мог ошибиться. Это уже гордость. «Я же хороший! Я не могу быть таким». К таким тонкостям нужно быть внимательным.

В завершение скажу: у православного человека должна быть определённая черта, через которую он переступить не может, грань дозволенного. Пытаясь выражать что-то с помощью различных внешних атрибутов, важно не переступить эту черту. Не будем забывать слова апостола Павла: «Всё мне позволительно, но не всё полезно» (1 Кор. 6:12).

Беседовала Екатерина Щербакова